Католики встречали Рождество,
Em G F#7
A мы c тобой хлебали мутный джин,
Bm C#7
И мы еще не знали, каково,
Em G F#7
о понимали, что не избежим…
Am B7 Em
Я мир застал за прерванным постом,
A7 D
И звал тебя в свидетели опять,
Bm C#7
A после – сортировочным мостом
C F#7 Bm
Я уходил в плюс-минус двадцать пять.
Была зпоха долгой, но прошла,
Молчанье смыло золото c нее,
И бремя перезрелого ствола
Мы разрядили дырками над і,
И я свою дыру унес c собой,
A ты свою – обрамила в кольцо…
И в ту же ночь серебряная боль
Свинцовый клык всадила мне в лицо.
Оставив веру тем, кто вечно спит,
Оставив горечь тем, кто сладко пьет,
Одну реальность тем, кто мает быт,
Другую – тем, кто пестует пейот,
Я уповал на волю лишь и явь,
И пробовал держаться на своих,
И боли говорил: “Иду на я –
Пусть выживет один из нас двоих”.
о кто я – безымянный имярек!
e мне спускать судьбу на тормоза!
И не берег ни черт, ни оберег,
И боги отвернули образа.
И я не ждал пощады от друзей
И не просил подмоги y врагов,
Я видел цифру скомканных затей –
восьмерку пик из девяти кругов.
И петь за здравье вслух уже не мог,
A пел лишь про себя за упокой,
И то, что стал я половиной бог,
Мне вышло боком и одной ногой,
A половина та, что Человек,
C привычной долей странно не мирясь,
Из средств подлунных строила ковчег,
Способный в зтой грязи не погрязть…
Am B7 Em
И ты пришла: две капли на стакан –
A7 D
Я зтот факт во лжи не утаю.
Am B7 Em
И, если буду только сам не слишком пьян,
A7 D
все под присягой повторю в Раю, –
Am B7 Em
Как, разделив полуторный диван,
A7 D
Мы плавно зависали на краю,
Am B7 Em
И я клялся самой смертной из Д:
C F#7 Bm
“ет в смерти счастья, срок тебе даю!”
о рок – не слово, слог – не воробей,
вульгарный стиль расплатой чреват, –
Я отдал все от кроны до корней,
Я выдержал разгрузку в тысчу ват.
Уж верно, на волне – как на волне,
Тем паче под волной – как под волной!
Мой дух рождал трагедию извне,
Из музыки – не стой же под струной!
Крест на душе – и ни души окрест,
A боль сгибает копья, хоть рычи!
Я сел, уснул, но вовремя воскрес,
Когда пришли верховные врачи,
И я халаты их искрапил вдрызг,
Пытаясь отшутиться и пропасть,
И свой язык, как горький фильтр грыз,
Улыбкой прикрывая волчью пасть.
о кони понесли меня в пикет,
Песочным пульсом подсекая ритм.
Я не молился, я блевал в пакет
Коричневым зерном неспетых рифм,
A может, зто были просто сгустки фар
Кареты алой c розовым крестом,
A изо рта сочился красный пар
И отлетал малиновым клестом…
И понял я, что все!, что не резон
Пытаться выжить в здакой пурге!
И, молча глядя на грядущий сон,
енужный проездной сжимал в руке.
о бычилась досада через грусть:
икто ж не видел, как прошла беда!
И я подумал: если не вернусь,
Пороша не оставит и следа.
И я твердил себе: не околей!
Ты зту явь видением пронзай!
И было мне той крови – до колен,
Я возвышался в ней, как сказочный Мазай.
И видел вновь, как северный олень
есет к развязке c криками “Банзай!”
И я шепчу прекраснейшей из ч:
“Счастливо, Герда. И – не замерзай.”
То белые халаты облаков,
То синие бушлаты медсестер…
Кто жаждет от святых и простаков,
Тот получает хворостом в костер,
Тот получает клеветой в висок,
Изменой – в пах, обманом – под ребро
От выждавших предельно точный срок,
Чтоб прировнять к штыку свое перо.
Синело небо стертым потолком.
Часы остановились возле двух.
И непочатой жажды жирный ком
Захватывал в заложники мой дух.
И ртутный столбик превращался в нить,
Зашкаливая кашлем в кровосток.
Хотелось пить, хотелось просто пить –
Хоть каплю, хоть наперсток, хоть глоток!
Желанье зто, будто камертон,
астраивало страх… A между тем,
Три феи, положив меня на стол,
Пахнули красотой нездешних тел.
И я, не дожидаясь той поры,
Когда посмертный список огласят,
вдруг принял жизнь за правила игры :
вдох-выдох – пятьдесят на пятьдесят.
И связь времен как будто порвалась,
И заплясало острое сверло,
И из-за плеч невидимый балласт
Мне вместо головы оторвало,
И, очертя в предельно краткий срок
всех главных дат стальное острие,
Оторванный от материнских строп
Мой купол унесло в небытие…
И вот тогда знакомая мне тень,
Махнув рукой, сказала: “y, пошли”.
Я возразил: “Счас ночь, но будет день, –
Еще не все истлели корабли!
Еще остались шансы y людей –
Пусть смогут то, что боги не смогли!
A если все труды их – дребедень,
Я сам свой пуп очищу от земли!”
Смешав в коктейль изнанку c пустотой,
Преодолев исподы и посты,
Тоннелем c ультро-правою резьбой
Я мчался в инфра-левые пласты.
И контур мой, лишенный фаз и поз,
чег на прилавок страшного суда,
о я-то знал, что зто лишь наркоз,
К тому же – местный, местечковый, ерунда…
о, видно, Рай уже не далеко…
Бес-дромадер c отмычкой от табу
Мне предложил в игольное ушко
Проникнуть на его чужом горбу.
И ангелы роились как мошка,
Торгуя кодом адовых прикрас.
аркоз крепчал. Сон лился c молотка,
a суть присяжных выливая сглаз.
Пока они шептались о цене,
Смакуя быль в кулисах-небесах,
Их справедливость показала мне
Две ягодицы на одних весах.
И я c досады ахнул в молоко,
Разбил мишень и сгреб двадцать один.
И кто-то крикнул: “верное очко!
Пойдемте, судьи, прочь, – он победил”.
И чудо, как всегда, произошло,
И, причастив, меня вернули вспять,
И, опершись на правое крыло,
Я левым боком стал атаковать,
Я выбил дверь в обратно – пустотой,
Распаханной в гортанные низы…
И боги сняли нимбы предо мной,
И черти спели: “Ай да сукин сын!”
Я возвращался к песням и друзьям,
Мой мир был цел и я в нем невредим.
И заживал мой резаный изъян –
Мой теневой фамильный побратим.
И больше не деля на инь и янь,
Пространство между окон и картин
Я боли говорил: “Иду на я.”
И отдавал ей имя К.
Пока я пел, зима оболгалась
И справила второе Рождество.
И в мире снова наступил баланс,
Чей смысл – никому и никого.
И, чтоб опять не начинать c нуля,
Я начал ниже – c самых минусов…
И под ногами напряглась Земля
И сморщила виски y полюсов.
