Послушайте, братья и сестры, историю древних времен
Am G Am F G Am
Ее сочинитель бесхитростен и грамоте не умудрен,
Внемлите правдивой песне. Начну я без лишних слов:
влюбился в дельфийскую пифию гаммельнский богослов
Был он почтенным мужем, прозванием Теодор.
Порастерял он в скрипториях юношеский задор.
Думал, что в сети дьявола не попадет никогда,
И тут на него негаданно свалилась такая беда.
Не помогают исповедь, молитвы и строгий пост.
Повсюду ему мерещатся копыта, рога и хвост.
Чует бесовское что-то, не в силах обосновать,
И пишет римскому папе: "гибну, пора спасать!"
Из Фландрии, из Гишпании, из всех христианских стран
В Гаммельн прислал понтификов встревоженный Ватикан
Седые мужи ученые явились, презрев лета,
И с ними – послушник Хорхе, маленький сирота.
В большой монастырской трапезной объявлен был общий сбор,
И вот что сказал понтификам измученный Теодор:
"В одном гримуаре старинном нашел я, братья, рассказ,
И как я его увидел, мой разум смутился тотчас.
Рассказ об эллинской деве, что пифией наречена.
Сидеть нагишом на треножнике бедняжка обречена.
И я понимаю, представив прелести девы той,
Что чувствовал прародитель пред Евиной наготой.
Пальцы сбиваются с четок, не варит совсем голова!"
Хмуро слушали братья такие его слова.
И долго еще Теодорус про пифию им говорил.
Монахи долго терпели, но больше не было сил.
И строгий монах Савелий на дверь ему указал:
"Шел бы ты на х#й, братец, как Петр Иуде сказал!"
И старый добрый Кондратий такие сказал слова:
"Иди-ка ты на х#й, брате, но помолись сперва ".
А мудрый монах Иоганнес сердито захлопнул псалтырь
"В общем, иди-ка ты на х#й!" – хором решил монастырь.
А юный послушник Хорхе старцев ученых прервал.
"Слышу шум на дороге, — мальчик убогий сказал.–
Это, наверное, нунций папскую буллу везет!"
На х#й послали нунция от городских ворот.
Папа стерпел обиду, как истый служитель Христа,
Но отлучил весь Гаммельн примерно в те же места.
О, христианская школа, суровейшая из школ!
Послали монаха на х#й, собрался он – и пошел.
На х#й дорога долгая. Идет он уже давно
И ест из любимой миски гречневое зерно.
Стоптал по дороге к Греции четырнадцать пар сапог,
Пришел он к желанной цели – и ничего не смог.
И в Дельфах, на каменных плитах, где древле треножник стоял,
"Иди-ка ты, пифия, на х#й!" — в отчаяньи он написал.
А все население Гамельна третии сутки ржет,
Веселыми криками "на х#й!" встречает монахов народ.
Брачующихся венчая и малых крестя ребят,
"На х#й, воистину, на х#й!" — монахи теперь говорят.
Пейзанин сказал пейзанке: "Родная, будет война!
Монахи совсем рехнулись. Свирепствует сатана!
От города отвернулись святые на небесах.
Крики "пошел ты на х#й" навязли у них в ушах".
Vita, известно, brevis – проходит за годом год.
Преставились те монахи, столпились у райских ворот.
И Петр, суровый привратник, дверь закрыл и сказал:
"Идите на х#й, ребята, никто вас сюда не звал".
Юный послушник Хорхе давно уже не юнец,
Он заведует библиотекой, вот какой молодец.
(Хорхе стал библиотекарем, он седовласый старик,
Книги весьма уважает, их он беречь привык)
Теперь он почтенный и дряхлый седовласый старик,
Книги весьма уважает, он их беречь привык.
Но чтобы не повторился богопротивный кошмар,
Хорхе измазал в кураре мерзостный гримуар.
Изредка горькая память овладевает им,
И тогда он, тревогой и тайной тоской томим,
Бродит по пыльным залам, плачет о горькой судьбе.
"На х#й такие книжки!" — бормочет под нос себе.
